Париж увидеть и подохнуть.
Там Лувр, химеры Нотр-Дама
И Эйфелева башня… Глохни,
Мечта! С ним, как с Прекрасной Дамой,
Как видно, всё ж не повидаться.
И ни Монмартром насладиться,
Ни «Мулен Руж», и не пошляться
По Фонтенбло заезжим принцем.
Красотками не любоваться
В изящных шляпках и боа
И, что обидней, не прорваться
К Сент-Женевьев, блин, де Буа.
Да хоть и денег намурыжить —
Нет моего — из мечт — Парижа!

Залез на стеклянную неба крышу,
Шагая по облаков балконцам.
И лупой сознания в сердце выжег
Татуировочку солнца.

А завтра, с рассветом — уже на пляже.
Рубашку по-стриптизёрски сброшу —
Да по песочку гулять вальяжно,
Сияя как медный грошик.

И кожей ловить восхищенья вздохи
Да зависти взгляды с улыбкой буду.
Авось да какая-нибудь дурёха
И клюнет на эдакое вот чудо!

И площадь бурлила вином карнавала.
И царь шутовской хохотал арлекином.
Девица, от похоти глаз опьяневши, срывала
С себя и с соседей одежды. По спинам,
По лицам и по головам их стегала

Безумным, шальным, вызывающим взглядом
Бесстыдством со шлюхами будто бы споря,
Греховностью — с ведьмами. И в водопаде
Купалась мужских заслюнявленных взоров.

Не только мужских! К ней и женщины жались.
Котов с кобелями к ней запах магнитил
Флюидами самки… Толпа обнажалась.
И каждый был в ней стриптизёром и зрителем...

А с крыши Христос наблюдал, незамеченным
(Кто ж вверх-то посмотрит, коль рядышком — туши,
В чём мать родила!), как по площади мечется
Мясное рагу, потерявшее душу.

Он по канату шёл, натянутому
Между эпохами как нерв,
Отца тревожной тенью Гамлетова
Над ветхим складом душ-консерв.

А снизу удивлённо пялились
Зеваки: что, мол, за чудак7
И улюлюкали, и скалились,
И восторгались: «Божий знак!»

Канат раскачивался маятником,
Как души тех, кто снизу был.
«Совсем лишён ума! А фат какой!
Давно никто так не глупил».

«Так он ещё там кувыркается
И строит рожицы, наглец!
А, впрочем, всякий цирк кончается.
И этому придёт конец».

«Да он ведь круче Вознесенского!»
«И Евтушенко обскакал!»
«Не песни — гласы воскресенские!
И вообще хорош, нахал.
Хоть голос напрочь пробухал».

«Ага, какой-то хрип клокочущий,
Надрывный. Но за душу так
Берёт, что удавиться хочется
Или… переменить всю жизнь!» — «О как!»...

Он шёл, успев прослыть глашатаем
Каких-то перемен, вот-вот...
И ощущал уж, что душа таит
Мечту — вспорхнуть на небосвод.

Он по канату шёл, натянутому
Как выбор меж «назад — вперёд»
Над площадью «застоя»… В память ему
Канатоходчество войдёт
В устав неписанный поэтов,
По ниточке идущих к свету.

А вечер волокёт заката медь
За горизонт, где ждёт уж ночь-приёмщица
На старом складе с вывеской «Цветмет».
Теперь бы впарить барахло суметь
Втридорога! Да ночь не первый ведь
Годок при деле: ей металлолом, пацан,
Раз плюнуть оценить, а два — обвесить.
Она живёт на этом интересе.
Заката медь купить, потом продать
Рассвета серебро; дню сунуть взятку
(Начальству нужно золотом сиять!),
А для себя в достатке и остатка.
Пусть звёзды — не из крупных бриллиантики,
А всё же ежесуточно, с гарантией,
Навариваются!

Я почти не вслушиваюсь в звуки —
Чувствами вибрации ловлю.
Слов не понимаю, но — вот штука! —
Знаю, говорит она: «Люблю!»

То ли в интонации есть нечто,
То ли в выражении лица,
То ли в жестах — то ль до-человечье,
То ли после-… Только как пацан,

Что о скорой драке предстоящей
По коленок дрожи узнаёт,
Ощущаю — с этой настоящая,
Круче, чем в романах — меня ждёт
Любовь!

Свидетель Бог, что я вчера сиял
Как звёздочка — спокойным, ровным светом.
Ведь заглянув в глаза твои, узнал —
Согласна ты украсить ночь поэта.

Ночь подтвердит — я был на высоте,
И ты со мною рядом побывала.
А там, внизу, измятая постель,
Нас потеряв, от скуки остывала.

Свидетель Небо — вызвал наш полёт
У ангелов о чудесах вопросы.
И до сих пор там, среди звёзд, цветёт
Огнями роз двойная наша роспись.

Солнышко проказничает —
Мечет с неба стрелы.
Настроенье праздничное.
На душе веселье.

Белою рубашечкою
Ослепляю взгляды.
Девочки мордашечками
Лыбятся — мне рады.

В душах — осчастливленность.
Стрелы взоров: дразнятся.
Я их позитивностью
Вовлекаю в праздничность.

Светлыми улыбками
Полыхает улица.
И охота шибко мне
С кем-то приамуриться.

Пару слов — и с милушкою
Назначаю встречу.
Ангелочком с крылышками
Солнце стрелы мечет.

Запеленала в любовь как мумию,
Понапихала в бинты скарабеев
И бриллиантов. Но я не умер!
Я не хочу экспонатом музея
Быть, чтобы мной любовались экскурсии
Этих твоих бесконечных знакомых,
Чтобы все знали, чтоб все были в курсе:
Есть поглазеть на кого в твоём доме —
Мумифицированного поэта —
Личного твоего фараона.
И как какой-то Рамзес в кабинете
Я восседаю, какой-то иконой
Выгляжу — не для молений, а ради
Моды… Не Ленин я в мавзолее —
Мне никакого бальзама не надо!..
О, и любовь может быть, к сожаленью,
Страшной — и творчество задушить
В липкой, чрезмерной заботы пелёнках,
Мумификацией угасить
В сердце огонь. А сама, со сторонки,
Идолом выращенным любоваться
И улыбаться
Будет...

Монетку, подув, запихнул в карман,
Начищенную, блестящую.
А уж в голове созревает план:
Пойду-ка я девку гулящую
Куплю где-нибудь на любви часок —
Избавлюсь от одиночества.
Вот эту вот — ласковый голосок
И трезвая — нынче хочется!
Монетку достал, подаю и тут
Заметил — совсем окислилась,
Поблёкла. Свиданью, увы, капут!
Монетка брезгливая выискалась:
Не хочет (ты ба!) за любовь платить —
Подружка вульгарной кажется.
И денежки стали с ума сходить —
Купить не хотят! Не вяжется
С их сущностью: видно, монетка — брак.
И вышвырнул без сожаления.
Прилипла она к небесам — вот так
Свершилось луны рождение.