Он по канату шёл, натянутому
Между эпохами как нерв,
Отца тревожной тенью Гамлетова
Над ветхим складом душ-консерв.

А снизу удивлённо пялились
Зеваки: что, мол, за чудак7
И улюлюкали, и скалились,
И восторгались: «Божий знак!»

Канат раскачивался маятником,
Как души тех, кто снизу был.
«Совсем лишён ума! А фат какой!
Давно никто так не глупил».

«Так он ещё там кувыркается
И строит рожицы, наглец!
А, впрочем, всякий цирк кончается.
И этому придёт конец».

«Да он ведь круче Вознесенского!»
«И Евтушенко обскакал!»
«Не песни — гласы воскресенские!
И вообще хорош, нахал.
Хоть голос напрочь пробухал».

«Ага, какой-то хрип клокочущий,
Надрывный. Но за душу так
Берёт, что удавиться хочется
Или… переменить всю жизнь!» — «О как!»...

Он шёл, успев прослыть глашатаем
Каких-то перемен, вот-вот...
И ощущал уж, что душа таит
Мечту — вспорхнуть на небосвод.

Он по канату шёл, натянутому
Как выбор меж «назад — вперёд»
Над площадью «застоя»… В память ему
Канатоходчество войдёт
В устав неписанный поэтов,
По ниточке идущих к свету.